Когда твой отец — фокусник, во что ты веришь?

Детство, проведённое под влиянием ловкости рук, научило меня скептицизму, любознательности и привычке смотреть глубже видимого.

Мои первые уроки наблюдения происходили не в лаборатории, а в гостиной, где мой отец в смокинге и цилиндре представал «Большим Эдом» — врачом, фокусником, лучником и рассказчиком. Днём он очаровывал пациентов уверенностью, ночью — гостей, доставая монеты из-за ушей или бесконечные шарфы из рукава. Для меня он был и целителем, и иллюзионистом.

Во что верить, если твой отец — фокусник? В детстве граница между реальным и нереальным была размыта. Я хотел верить в кролика из шляпы или парящую лампочку, но постепенно начал замечать швы: скрытую карту, bulge в рукаве. То, что другие принимали за чудо, для меня стало загадкой, требующей разгадки.

Это движимое любопытством, а не цинизмом, я стал ассистентом отца — носил реквизит, rehearsed patter, но также оставался скептиком. Если фокус меня обманывал, я стремился раскрыть его механизм. Иллюзия учила скептицизму, а скептицизм — требованию доказательств. Мало, чтобы что-то выглядело правдой — я хотел знать underlying actuality.

Это отношение распространилось за пределы сцены. Выросший в 1950-е, я видел, как внешний мир тоже погружён в performance: учебные тревоги, маскировавшиеся весельем взрослые. Отец, врач эпохи транквилизаторов, воплощал противоречия — способный к исцелению, но и к grand self-invention.

В этом crucible иллюзии и реальности я формировал свою идентичность не только как сын, но и как будущий учёный. Если магия зависела от обмана, то наука казалась большей магией — она требовала правильных вопросов и ответов evidence.

К adolescence я начал свои crude «эксперименты»: timing горящей спички, взвешивание реактивов, charting ночного неба. Это не была formal science, но несло тот же дух, что и разбор отцовских трюков: look beneath appearances, test hunches, insist that truth — не то, что dazzles, а то, что endures.

Чем глубже я погружался, тем больше видел parallels между магией и разумом. Фокусник misdirects внимание; мозг — тоже. Conjurer эксплуатирует expectation; восприятие — тоже. Иллюзия, на сцене или в коре, зависит от нашей готовности fill in the gaps.

Позже, как neurologist, я вернулся к этим урокам, изучая synesthesia. Пациенты говорили, что цифры и буквы имеют цвета, а вкусы evoke формы. Наука десятилетиями dismissировала такие reports как фантазию. Но меня воспитали относиться к appearances с suspicion, а к testimony — с care. Мальчик, заглядывавший в рукава отца, стал мужчиной, ищущим скрытые механизмы восприятия.